Начало...

- Что ты делаешь?

  - Прячусь от света...

  - Зачем? - вопрос даже мне показался дурацким. Ведь какое мне до этого дела, когда я сам прячусь от тьмы?

  - Мне не хочется его видеть.

  - Тогда просто не смотри. - пожал плечами я. - Ведь я не смотрю на тьму.

  - Ты не понимаешь, можно не смотреть на свет, но он все равно есть, и он внутри. Так же как и тьма. Вот ты не смотришь на тьму, а она, тем не менее, смотрит на тебя.

  - Тогда получается, что это все равно бесполезно?

  - В какой-то мере да, бесполезно...

  - Тогда зачем?

  - Не хочу сдаваться. Ты просто игнорируешь, а я борюсь. - ответил мне он. Странно, подумал я, и как это у него получается?

  - Как же ты борешься со светом?

  - Я борюсь с ним огнем. Огонь не тьма и не свет, он что-то между и не противоречит ни тому и не другому. А я им любуюсь, любуюсь, как он горит. Любуюсь как горю я.

  - Ты горишь?

  - Да. А что еще я могу дать как не себя самого? Кого-то другого дать нельзя, тогда огонь неправильный, не твой. Когда горю я, огонь мой, и он полностью меня защищает и от тьмы и от света. Я сам становлюсь огнем, это прекрасно.

  Я задумался, расправив крылья. Нет, наверное, это все-таки неправильно. Как-то совсем неправильно. Облачко мысли выплыло вперед меня и заискрилось в отблесках туманного света, который так не нравился моему собеседнику.

  - Знаешь что я думаю? - спросил я, разглядывая собственную мысль, кокетливо вертящуюся передо мной.

  - Скажи мне. - не открывая глаз спросил собеседник и поежился костистым гребем.

  - Мне кажется, что все совсем не так, как тебе думается. Это не твой огонь, это ты теперь принадлежишь огню, он тебя ест.

  - Разве?

  - Конечно, ведь ты же не чувствуешь счастья? Ты чувствуешь горечь и боль, пустоту, и всепоглощающее пламя...- закрывающийся от света огнем опустил голову, вставая на мощные лапы.

  - Ты прав... но что же мне тогда делать? Как мне победить свет, мне он не нравится.

  - Зачем тебе бороться со светом, если есть тьма? Зачем мне бороться с тьмой, если есть свет? Пусть они сами борятся в нас, а мы только будем следить, чтобы никто и никогда не победил...

  - Это хорошая мысль - собеседник улыбнулся и обвил себя хвостом. - мы пустим свет и тьму в себя, и скажем так же сделать и остальным. Научим весь мир. И будем следить за миром.

  - Да, будем следить, и если надо, то помогать...

  

  Дракон Времени, и Дракон Пространства пустили в себя свет и тьму, и стали наблюдать за всеми... И помогать...

"Счастливый миг"

Самолет ждал меня.

  Красивый, стремительно плавный в своих линиях. Мои руки скользили по обшивке, принимая в себя его жажду неба. Мою жажду. Он безмолвно трепетал, ожидая пока я сяду за штурвал. Я не стал тянуть.

  Полоса была девственна, пуста и бела, гладкая как стекло. Бесконечная, как время - еще одно указание на связь полета и тяготения, которое так легко преодолеть. Я глубоко дышал в маску, всматриваясь сквозь умное стекло летного шлема. Я тоже ждал.

  Такой бездушный и чужой голос, слегка теряясь в эфире, разрешил, нет, высокомерно позволил мне начать то, ради чего я жил последние несколько лет. Мы проигнорировали его. Мы все равно бы начали, даже если бы нам запретили. Слишком долго мы ждали.

  Самолет, набирая скорость, стрелой заскользил по взлетной полосе, казалось, не касаясь поверхности. Руки, должные волноваться так же, как и я, были удивительно спокойны, как и годы назад. Они точно знали, что нужно делать - закрылки, потом на себя, шасси...

  Удивительный, упоительный момент отрыва, легкий толчок, словно птица прыгает в пустоту со скалы. Теперь у нас есть время, чтобы быть вместе, как тогда. Давно. Пронизывать облака, не думая ни о чем, смотреть на солнце там, где оно никогда не скрывается облаками.

  Упругость ощущалась в любом моем движении, в любом маневре самолета, яростного как хищник перед жертвой - чуть двинулся, и мы, сверкая боками, провалились вниз, захватывающе, мощно. В горло рвался ликующий вопль.

  Я снова в небе! СНОВА! Я буду в нем всегда!

  Наверное я кричал, как и мой самолет. Единственное о чем я тогда думал, так это о том, как далека та граница, до которой можно лететь. Ее ведь даже не видно, можно быть вечным, достигая ее. И мы этого хотели. Я и машина, для которой я был рожден.

  Одни во всем мире, слишком высоко, чтобы быть с кем-то, для кого-то. Слишком высоко, чтобы быть кому-то должным в чем-либо. Это было самое высшее счастье, ради которого стоило жить...

  Бездушный, великолепно поставленный голос снова ворвался в тот мир, в который я не хотел пускать никого:

  - Время вышло.

  Оставалось только несколько секунд, чтобы приготовиться, меня предупреждали, инструктировали. Но я наплевал на все. Вверх! Только вверх! Никто не сможет нас остановить! Слышите? Никто! Самолет тоже рвался, уносясь в темнеющий "потолок мира".

  Когда пришла тьма, я заплакал, не смог сдержаться.

  Я вернулся туда, где не хотел бы быть. Унылая постель, серый потолок, старческая, дряблая кожа на руках, что лежат поверх казенного одеяла. Капельница возле стены - насмешка над полетом, в котором я только что был. Слезы беззвучно катились по щекам, увлажняя их, знавших только мокрую губку, которой отирают парализованных.

  Таких как я.

  Сестра молча стояла рядом, такая же бесчувственная и пустая, как и голос, оборвавший мой полет, мою жизнь. Я не мог ничего ей сказать. Пришло время.

  В ушах зазвучало:

  - Ваше время вышло. Благотворительная программа "Счастливый миг" благодарит вас за участие. Прощайте.

  Сестра повернула вентелек на капельнице и отвернулась, делая какую-то запись в моей карте. Я знал, какую именно:

  - Согласно Закона "Об эвтаназии одиноких и нетрудоспособных граждан", в отношении пациента ХХХ была проведена благотворительная акция "Счастливый миг", продолжительностью пять минут, после чего наступила смерть, предписанная статьей 2-й, пункт 5-й, через смертельную инъекцию. Пациент претензий не имеет. Смерть наступила в 18 часов 43 минуты. 2 июня 2028 года.

  Число, подпись. 

  И мои вечные слезы по небу.......

Мама

Менты скрутили быстро и споро. Не церемонясь. Попутно навесили несколько жестких, тяжелых ударов в грудь, по почкам и по лицу. Будут потом говорить, что сам с лестницы упал, или что сопротивлялся.

  Хотя кому там говорить? Кто спросит? Бомж же, ни документов, ни денег...

  А он и не сопротивлялся! И даже если бы мог - не сопротивлялся бы. Он плакал только, жуя обветренные губы и косясь на свое мерзкое отражение в старом, потрескавшемся зеркале.

  

  Сначала тесная, душная, зарешеченная конура ментовского "козла", потом едкое хмыкание дежурного в "аквариуме", потом камера. Холодная. И голоса:

  - Нахуя вы его притащили? Вонять же будет.

  - Он бабку пришил.

  - Ааааа, вон оно как. Ну ладно.

  

  Им-то что? Палка. Убийцу задержали. А ему?

  

  Ходил, собирал бутылки, еще "жесть", старое слово на новый лад. Набрал сколько-то - отнес, сдал, выпил. Потом в парк на ночлег. Пока тепло. Такая жизнь.

  А потом шел однажды, в кулаке рублей тридцать, как раз на бутылку бормотухи, и глядь - бабку увидел! Стоят такие у перехода, конкурентки, блин. Милостыню собирают. Им тоже тяжко. На что живут - непонятно. Но эта совсем ветхая, лет под восемьдесят, одни глаза средь морщин. Но чистенькая такая. Не то, что он сам. Старается, держится, уж Блокаду пережила, так и помирать решила достойно!

  Бомжик остановился, немножко посомневался, потом протянул давно немытую руку с зажатыми в кулаке медяками:

  - На, бабка. Возьми.

  Она сначала шарахнулась от испуга, думала ударить хочет. Да и кто бы не шарахнулся, бомжик привык уже. Потом глянула так... понимающе, и замахала руками.

  - Да зачем! Тебе ж самому...

  - Бери, бабка. Мне-то уж пораньше тебя помирать, до зимы живу. Бери...

  Она взяла денюжку, потом поймала его за рукав, когда он уже собрался уйти:

  - Ну-ка пойдем со мной, покормлю, чем есть. Помоешься, переночуешь...

  

  Вот так вот. Так жизнь повернется, что ахнешь.

  Воды горячей не было, но не беда же? Подумаешь, кастрюлю щербатую нагреть. Мяса на ужин нет? Мелочи какие. Гречки наварили, да хлебом закусили. Потом старуха принесла старый матрац, выкинула вещи бомжика, да покопавшись в древнем, ветхом шкафу, нашла вещи мужа...

  Одела, накормила, спать уложила. И все за тридцать рублей. Роскошь.

  А на утро опять - "жесть" ногой давленная, бутылки, сдал, деньги получил и... И домой! Сладкое, невероятное слово! К бабке. А та уж молчаливо на кухне возится, нехитрую еду готовит. Как мать прямо. Потом разговоры. Про то, как жили, про то, как помирать будем, про болячки и про молодость "Вот тогда я молодая была. На танцы пришла (смущенно посмеивается). Там-то меня Андрюшенька и заметил".

  Если бы не жизнь такая - мамой бы ее назвал.

  

  А вот вечером тем, у них праздник намечался - бабка должна была пенсию получить. Говорила - "Схожу уж маслица куплю, сметанки, мяска. Приготовлю. По-царски будет". А бомжик с утра пошел снова бутылки собирать. Очень старался, много собрал. Даже на бутылку вина хватило. Паршивого, дешевого, но вина.

  Домой пришел. Улыбался.

  

  А там...

  На кухне прямо, бабка лежала. И кровь кругом. И старый кухонный нож в крови. И квартира как после цунами.

  Деньги искали у старой. Позарились на пенсию старушки, всю жизнь на заводе проработавшей, ни гроша лишнего на смерть не заработавшей.

  Бомжик сначала покричал с горя, потом позвонил "куда следует". Потом сел у стеночки и бутылку всю и выпил.

  Плакал. Не потому, что так все сложилось - уж как судьба положила жить, а потому что мамой так и не назвал. А хотел.

  

  А потом менты приехали...

"Играя в шахматы" ТАКУЮ СТРАНУ ПРОСРАЛИ, БЛЯТЬ!!!

Старики сидели на скамеечках. Скамеечки те были вкопаны в землю, друг напротив друга, а между ними стоял стол. Он тоже был вкопан. Нерушимо, как старый, но все-таки упавший, будто колосс со своих глиняных ног, Советский Союз.

  Старики частенько вспоминали Союз. Ругались иногда, как плохо было, но чаще говорили, что хорош он был. Старики были разными, один, например - грузин, двое русских, и молдованин еще был. И эстонец, как бы это ни звучало в наше время. Иногда старики смотрели телевизор, но редко, чтобы не ссориться, ведь всегда лучше помнить хорошее, а не завидовать друг другу в настоящем. Они так считали.

  Старики обычно играли в шахматы. Два на два. Например: грузин против русского, а молдованин подсказывал русскому 'Конем ходи! Конем!'. Грузину же советовал эстонец: 'А ты в ответ, раз, два и мат!'.

  Обычно никто не выигрывал, потому что до конца партии они не играли. Еще, случалось, собирались они в квартире кого-нибудь из них, и смотрели старые фильмы. Правнуки научили пользоваться странными аппаратами. Дарили диски всякие на праздники. Семьями приезжали.

  Когда же приезжали гости, то старики радовались и очень старались, чтобы гостям понравилось - грузин во дворе делал шашлыки, русские ходили в магазин и за рыбой на реку, что была недалеко. Молдаванин же организовывал всё у себя в саду. Он ставил столы, наливал по большим бутылям вино, и звал всех отведать его. Грузин всегда хвалил:

  - Вах, батоно, какой хороший вино у тебя! Я сейчас свой принесу, пусть гости тоже попробуют!

  Эстонец, поглаживая седую бороду, готовил рыбу, салаты, и смущался, когда хвалили его стряпню. Такие вот старики! Дружили они.

  Когда же гостей не было - они играли в шахматы... Не до конца, чтоб не обидно никому было. Вечерами пили вино и вспоминали о прошлом. Случилось так, что теперь они остались одни, и кроме них не было никого в этом мире. Внуки только приезжали, иногда звонили, но жили своей жизнью.

  - Вот знаешь, говорят рожденный зимой дольше живет, - говорил один русский.

  - У нас говорят, дольше живет тот, кто ближе к Солнцу, - отвечал грузин, - потому жить надо в горах.

  - И принимать гостей, - важно добавил эстонец.

  - И не забывать друзей, - сказал молдаванин.

  Так и говорили неспешно.

  - Я родился летом, значит уйду зимой, - сказал второй русский. - И буду встречать вас потом.

  Они часто говорили об этом, иногда шутили даже.

  - Наверное, я уйду летом, потому что родился зимой, - говорил эстонец, - И я старше вас, потому буду встречать. Я приготовлю хорошую рыбу, и мясо. Буду вас ждать.

  - Мясо? Лучше шашлыка не придумать! Вах! - восклицал грузин.

  - А под мясо нужно доброе вино! - подхватывал молдаванин...

  Так они говорили, сидя вечерами за столом, вкопанным в землю, на скамеечках тоже вкопанных в землю. Еще говорили о разном, о звездах, о старой и вечной любви, о женах своих то есть, что их ждут. Потом говорили о внуках, каждый своими гордясь.

  Хорошие старики.

  

  Когда их хоронили, съехались все внуки. С семьями.

  - Как получилось так? - удивлялись русские. - Мы хотели приехать вот, летом, навестить... А пришлось вот весной.

  - Так вышло, - говорили эстонцы, - Так вышло. Лучшие друзья, Войну вместе прошли, дружили 65 лет.

  - Даааа, - тянул грузин, протяжно глядя куда-то вдаль, - Хатель дед мой в горы еще раз приехать...

  - А мой еще вина сделать, - говорил молдаванин.

  - А мой рыбы наловить, - грустно добавлял русский.

  - И устроить застолье, - заканчивал эстонец.

  

  - Хорошо жили, хорошо ушли, - говорили потом внуки, рассаживаясь возле вкопанного в землю стола. Кому не хватило места на скамеечках, сидели на земле. На столе стояла большая шахматная доска, с огромными, тщательно вырезанными фигурами.

  

  - Может сыграем? - предложил русский.

  - Давай, - согласился грузин, расставляя фигуры.

  

  - Вечная им память!

  

  Памяти моего деда